Она не вскрикнула. Не лишилась чувств. Даже не изменилась в лице. Просто прислонилась к стене в передней, получив по почте конверт. Первая похоронка в доме на Пятницкой в Замоскворечье. Мишука. Её Мишука. Единственный сын. Студент 3-го курса Московского университета. Смысл появления похоронки в доме – это медленный ужас предстоящей пустоты.
Не о ком заботиться. Не к кому бежать после работы, незачем каждый день гладить рубашки – как иначе.
СОСЕДИ
Она стала моей крёстной. Соседка. Тамара Даниловна Пигулевская. Родилась и выросла в весёлом и одновременно суровом городе Туле, где дед служил вице-губернатором. Тула – это бесконечная череда праздников в домах и гуляний на улицах. Тамара Пигулевская едва ли не лучше всех гимназисток танцевала и уж наверняка многих превосходила внешностью. Высокая, стройная, кареглазая, с шапкой вьющихся тёмных волос, которые не хотели укладываться в причёску.
Семья… особая. Отец Тамары не просто с отличием окончил Императорскую Академию художеств, но, пользующийся расположением вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, был рекомендован к участию в росписи храма Христа Спасителя.
…Октябрь поставил точку. Тамара успела окончить гимназию, но потеряла много родных и с матерью, крошечной, очень московской старушкой «из бывших» (по нынешним временам совсем не старой), оказалась на Дальнем Востоке. Вначале на новом месте всё складывалось довольно благополучно. Тамара окончила школу бухгалтеров, заняла хорошее место, но новые перестройки стали происходить и на территории Дальне-Восточной Республики. Здесь господствовали политические ссыльные, но главное – министр финансов Юрий Поляк, сын ссыльной дипломированной акушерки, тоже «политической». Он не был молод, но по-настоящему образован, ироничен в общении и захвачен красотой тулячки. Они поженились. Превосходное положение одного из членов правительства, достаточно влиятельного и уважаемого, оказалось, однако, недолговечным. Пришлось бежать в центр России. Юрий предпочёл Москву суматошному и многолюдному, чопорному, выстроенному как на параде Петербургу.
В Москве Юрий Поляк развил бурную деятельность и принял участие в создании отделения Общества бывших политкаторжан и ссыльно-поселенцев. Это объединение старых большевиков с самого начала стало в оппозицию к «красному» руководству страной.
Расцвет его, как и всех подобных обществ, пришёлся на 20-е – начало 30-х годов. Но прогремел выстрел Николаева в Ленинграде, не стало Сергея Мироновича Кирова, и это означало вступление в свои права уже не «старых», а новых большевиков. В 1935 году Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев было закрыто. Со старыми большевиками не церемонились.
По всей вероятности, Юрий Маркович Поляк был не только экономистом, но и проницательным политиком, поэтому постарался занять в Москве самую низшую профессиональную ступень – экономиста в цехе Московского электромеханического завода имени Серго Орджоникидзе на Большой Татарской улице. Крошечная зарплата, две смежные комнаты, 15 минут от заводской проходной. Квартира на Пятницкой была к тому же очень удобным местом для встреч оставшихся в живых членов правления Дальне-Восточной Республики. В нашей квартире дверь из кухни вела в глубину бесконечного двора, где было легко затеряться. И почти ежедневно в крохотных комнатках Поляков проходили шахматные турниры на 2–3 доски. Такие вот были у нас соседи.
Коммуналка всего на две семьи, у каждой свой звонок на лестничной площадке. Существовал твёрдый порядок: на звонок соседям вторая комната не отзывалась. Своеобразная конспирация для Поляка этим не кончалась. Он в преддверии 1937 года развёлся с женой в ожидании ареста. Кроме того, в свидетельстве о рождении 1920 года у сына Михаила вместо фамилии отца оказался прочерк. Фамилия же новорождённого двойная – Пигулевский-Поляк.
Прятаться в прошлом было трудно. В 1937 году отец семейства перенёс тяжёлый инсульт. Почти год Юрий Маркович оправлялся, потом ходил, приволакивая ногу, опираясь на палку, с застывшей половиной лица. Единственным добытчиком стала Тамара Даниловна.
ЖИЗНЕННЫЕ ТРУДНОСТИ
Когда сегодня люди говорят о жизненных трудностях, они правы. Они просто не знают, что переживала русская интеллигенция в довоенное время. Люди старались в жизни оставаться интеллигентными людьми.
Тамара Даниловна с матерью, больным мужем, сыном-школьником не только работала на полторы ставки, но и содержала в идеальном состоянии две комнатушки площадью 23 квадратных метра. Чистые полы, вымытые окна, обои, которые она переклеила, предварительно обновив побелку потолков. Окна не были украшением комнат, построенный в 1916 году дом имел глухие оконные проёмы – предполагалось, что открывать окна не будут никогда. Глухие дешевле. Однако с приходом революции старые рамы заменили на рамы советского производства. Теперь от окон дуло так, что осенью приходилось заклеивать щели.
Зато под окнами у Поляков сохранились остатки Татищевского сада, где весной густо цвёл шиповник, пробивались кусты жасмина. А за стёклами видна и слышна была церковь св. Николая Угодника в Кузнецах. Единственная церковь, которая действовала в Замоскворечье, когда шла ожесточённая борьба с церковными приходами и зданиями. Тамара Даниловна любила этот вид из окна и огромные цветы на обоях до потолка с бордюром из хризантем, роз и гвоздик. Муж же любил проводить время в кожаном кресле.
А сын пропадал в школе на Малой Ордынке.
Если кто сегодня считает, благодаря школьному изучению пьес Островского, что Замоскворечье было только купеческим, очень ошибается. В канун революции Замоскворечье Островского уступило место дворянам Нарышкиным, Кологривовым, и ещё новость – возник квартал кондитерских фабрик «Эйнем», после революции переименованный в «Красный Октябрь». Оттуда по-прежнему прилетали запахи шоколада и какао, любимого бисквитного печенья, с каждого фунта которого до революции пять копеек шли благотворительным заведениям Москвы и Немецкой школе для бедных и сирот.
Теперь всё было по-другому, но когда Тамара Даниловна переезжала Добрынинскую площадь, названную так в честь некоего революционера, в трамвае её называли по-прежнему «Серпуховская». Кроме того, улицы Большая и Малая Ордынка, Пятницкая, Якиманка долго сохраняли церкви, школы, богадельни, аптеки. В Москве с XVIII века существовало правило – богатые предприниматели и купцы в память свою создавали учебное или медицинское учреждение, обеспечивали его капиталом, который потомки увеличивали, сообразуясь с биржевым курсом. Первые многоэтажные доходные дома уже появились, но украшением всё же оставались храмы и особняки с тенистыми дворами-садиками.
ЩЁЛКА В ДВЕРЬ БОЛЬШОЙ ИСТОРИИ
Мишука – сын Тамары Даниловны и Юрия Марковича говорил, что он жил в XIX веке.
Квартира на Пятницкой хранила свои секреты. Два окна комнаты Мишуки, задёрнутые тюлем и тяжёлыми драпировками – стоило только раздёрнуть их, – оживали, и декорация менялась. В комнате на стенах висели необычные картины нездешних людей. И более всего притягивал взгляд портрет императрицы Марии Фёдоровны, написанный с натуры. Художник сумел уловить в её облике необычное притяжение, которое тогда испытывали все общавшиеся с ней люди.
В комнате Мишуки можно было увидеть и другие сокровища: эскизы уже не существующего, взорванного на его глазах храма Христа Спасителя. Ещё недавно перед Пасхой почти все москвичи за исключением одних коммунистов ходили туда святить куличи, но теперь храм сверкал куполами лишь на эскизах деда Пигулевского. Мишука признавался, что дед, которого он почти не помнил, умерший, когда мальчик был ещё слишком мал, этими своими картинами первым открыл для него щёлку в дверь большой Истории.
История для Мишуки была уже большой, а комнатки крошечными. Сегодня трудно представить, как вообще всё семейство умещалось здесь со своим скарбом. Кровать Тамары Даниловны и солдатская раскладушка Мишуки. У него был свой стол у окна и старый стул. Вторая комната, тоже маленькая, была отдана бабушке Софье Осиповне. Когда мать уходила на службу, дверь в прошлое любимому внуку открывала она. И первым экскурсоводом по домашнему музею была тоже она.
МЕЧТА
Первый шаг в большой мир мальчик сделал, когда пошёл в школу – 14-ю образцовую Москворецкого района, где раньше помещалась гимназия. Учился Мишука хорошо, а любимым предметом его стала история.
Преподавалась она тогда с 5-го класса. Ребят знакомили с этим предметом, начиная с доисторических времён. В 14-й школе существовали исторические кружки, которые вопреки обычной советской школе уделяли внимание средневековой истории и средневековой Москве. Впереди маячил очень важный юбилей – 800-летие Москвы.
А Москвой, её памятниками, ещё уцелевшей вокруг стариной Мишука увлекался, читал статьи профессора исторического факультета МГУ Михаила Николаевича Тихомирова и мечтал стать его студентом, чтобы скромные свои труды отдать на суд самому Тихомирову!
Это был очень важный факт – исторический факультет Московского университета находился во дворце. Правда, советские школьники понимали это не сразу. Только не Мишука. Красивый дом на углу Шереметьевского переулка и Большой Никитской он оценил сразу – образец классической архитектуры XVIII века. Кажется, для дворца маловат, если сравнивать с Кремлёвским дворцом или с Зимним… Впрочем, всё стало на своё место, когда он узнал, что принадлежал этот дом-дворец Владимиру Орлову – младшему брату фаворита Екатерины II. Владимир по сравнению со своими легендарными братьями был скромен.
Ещё в молодости удалился от двора, получил прекрасное образование в самом престижном тогда Лейпцигском университете. А вернувшись в Россию, в 1766 году был назначен главным директором Академии наук, увлёкся её устроением, этнографическими экспедициями, составлением словаря русского языка. Связи с императрицей поддерживал в основном через секретаря.
А проживая в Москве, в своём дворце, любил прогулки по Александровскому саду.
Удивительно, но жизнь свою Владимир Орлов окончил в 1831 году, уже при Николае I.
Ходили разговоры, что после декабристского восстания граф оказался чуть ли не на каторге. Проверить это Мишука не мог. Хотя декабристов при советской власти ценили, но не всех и в немногочисленных изданиях.
Мишука мечтал попасть во дворец, чтобы учиться на истфаке. Мечта сбылась. И он вошёл в семинар Михаила Николаевича Тихомирова. В университет студент уходил рано утром и приходил, когда было уже темно.
Включал лампу с зелёным абажуром и за полночь работал. С Тихомировым они составляли опись старых особняков и церквей, готовившихся под снос. Фотографировали, собирали историческую документацию, чтобы сдать в Госхранилище, где уже горы картонных папок с тем, что ещё недавно было живым памятником, лежали в подвалах. На улицах Москвы зияли дыры там, где на месте деревянных домишек и кирпичных белых церквей шло уже новое строительство. Как после бомбёжки. И она началась. Настоящая. Немецкие самолёты каждый день теперь летели на Москву.
«ВОТ И ПРОСТИЛИСЬ»
Истфаковцы не умели держать оружие. Не ходили строем. Не пытались получить значок БГТО. Они были гуманитариями чистой воды. Но когда началась война, студенты исторического факультета все записались в ополчение. Происходило это так быстро, что соседи и товарищи не успевали проститься. Надевали тяжёлые ботинки, солдатские шинели отцов и дедов и рюкзаки.
Уходили даже без хлеба, торопились. Были уверены, чем скорее встанут на защиту, тем быстрее кончится война. Это было ошибкой. Жертвой, принесённой Курносой.
Первые эшелоны студенческого ополчения ушли в сторону Смоленщины 28 июня 1941 года. Только скорее на линию огня!
Я помню отчаяние отца Мишуки. Захлопнулась дверь за сыном, и он сказал: «Вот и простились навсегда». Нельзя было так думать. Но это было именно так.
Михаил Юрьевич Пигулевский-Поляк погиб в одном из первых столкновений с фашистами. Похоронка задержаться не могла.
Такое извещение ещё было редкостью. Отчаяние, с каким мать, раскрыв похоронку, провожала убитого сына, я и сейчас помню. Сжимается сердце. Она не плакала, тихо шептала как молитву: «Мой Мишука…» То фото смотрела и раздавала их всем родным, то…
Мишука страха перед войной и смертью не испытал. Единственный разговор, состоявшийся у меня с молодым историком, был его реакцией на военную форму. Почти досадливая реакция, форма была ему не по размеру.
Говорят, что они уезжали с песнями, о боях не думали. Просто знакомились с впервые оказавшимся в руках оружием. Одна винтовка на троих.
Война брала своё. Сначала бомбёжки в Москве, потом эвакуация, в которую Тамара Даниловна уехала с матерью. Юрий Маркович не просто отказался от эвакуации. Он не мог далеко уйти со своей полупарализованной ногой и палкой. Завод Орджоникидзе брать инвалида не стал. Помощь оставалась в соседней комнате старой учительницы – моей бабушки, тоже отказавшейся от эвакуации. Умер Юрий Михайлович Поляк после того, как стало ясно: наступление немцев на Москву провалилось.Тамара Даниловна вернулась из эвакуации одна. Всё было по-прежнему, только перестала заботиться о чистоте жилья. Уходила на работу с первым гудком и возвращалась в темноте. Она переселилась жить в первую крошечную комнатку, а во второй – музей, где всё было как при Мишуке. Появился лишь большой фотопортрет, спрятанные под стеклом детские письма. С фронта написать не успел. Записка на его столе всего в одну строку: «Спасать собственную шкуру не собираюсь. Сделаю всё, что смогу… Мишука».
ВИД ИЗ ОКНА
Тамара Даниловна очень хотела узнать всё, чем жил её сын. Вечерами она разбирала ящики его письменного стола и читала конспекты, лекции, записанные его рукой, наброски курсовых и будущих статей. Его занимало предназначение православной культуры и её связи с общемировыми ценностями. Попытка объяснить внутреннее родство славян, православных и католиков, была беспомощной и робкой. Но одна тетрадь показалась ей ценной – материалы семинара Михаила Николаевича Тихомирова. И Тамара Даниловна попросила меня передать её профессору и сообщить о судьбе его ученика.
Однако сделать это было непросто. После войны, хотя я была уже аспиранткой филологического факультета университета, вход во дворец, то есть на истфак, учащимся других факультетов был заказан. Но раз взялась исполнить просьбу матери – прорвалась на исторический факультет, удалось. На третьем этаже особняка Орловых увидела на двери табличку «Семинар средневековой Москвы».
Внутри неприветливый немолодой профессор Михаил Николаевич Тихомиров. Тетради быстро оказались у него. Но я принесла Михаилу Николаевичу не только их. По моей просьбе Тамара Даниловна сделала ещё фотоснимки комнаты, где жил Мишука, и его стола.
Тихомиров взял бумаги, посмотрел фотографию комнаты на Пятницкой и вдруг растаял: «Я там был». Оказалось, что семинар, объединявший 5–7 студентов, он однажды проводил в комнате Мишуки. Тема – знакомство с идеалами Александра I и Николая I в отношении роли православной церкви в государстве. По этому поводу Тамара Даниловна открыла им тогда богатства своего маленького жилья, вытащив все истории Пигулевского, записки императрицы, и они увидели портрет Марии Фёдоровны. Он был написан Пигулевским по заказу дворцового ведомства для собрания императорского двора, но оказался в коммуналке на Пятницкой. Тихомиров вспомнил, как он объяснял тогда идею слияния православия с укладом русской монархии. Без записи. Вспомнил мать и дочь Пигулевских, вид из окна на колокольню Николы в Кузнецах… и тишину в квартире.
Бесконечное уважение к тем, кого судьба лишила возможности реализоваться в профессии. Их было 27 миллионов.
К СЛОВУ
Стол, старый стул и солдатская раскладушка Мишуки остались на своих местах до кончины его матери.
Нина Молева
Фотография ©Shutterstock.com
Свежие комментарии